Исход крепостных рабов прекрасной княжны Ирины

— Парней заковать, сцепить меж собой по 5 крепостных в едину цепь, на шейку рогатины. Так будут передвигаться, чтобы не осмелились бежать дорогой. Да, перед походом выпороть всех мужчин как след. – молвила приказным тоном собственному приказчику молодая княжна Ира.

— Помилуйте, госпожа, этаким образом и половина в Херсонские края не дойдёт, не сдюжают, помрут, барыня, нельзя им так идтить. — склонив покорливо голову , ответствовал её крепостной раб, пятидесятилетний Прохор, назначенный княжной ответственным за всё затеянное ей мероприятие по переезду со всей её крепостной армией в приобретенное не так давно именьеце в Херсонской губернии. – Две тысячи вёрст, хозяйка, шуточка ли? Половину фермеров так потеряете.

— А по другому сбегут, столько же сбегут, так лучше пущай исдохнут! — грозно прикрикнула на Прохора юная княжна. – На кой мне нужны хилые али беглые? Помрут — означает так тому и быть, Богу стало быть угодно, а за то, что осмелился мне возражать ступай на конюшню, скотина, 50 плетей для тебя на дорожку не помешают.

— Слушаюсь, госпожа. – покорливо ответствовал Прохор.

Придерживая одной ручкой летнюю шляпку с полями, другой подобрав подол шёлкового легкого платья, оголив полусапожки и лодыжки белоснежных, худых, стройных ножек, делая упор на руку приказчика и наступая на покорливо подставленную спину кучера, юная кросотка и повелительница нескольких тыщ крепостных рабов, села в карету, путь предстоял ей и всей её армии бессчетных рабов не близкий.

— Барыня! Смилуйтесь, выслушайте, Христа Ради – дама средних лет, очень бледноватая, болезненного вида кинулась к ногам юный госпожи, когда та уже собиралась сесть в дорогую и шикарную карету.

— Кто такая?! Чьих будешь? – высокомерно спросила юная барыня, одергивая ножку от рук просительницы, которая попробовала притянуть сапожки госпожи к своим губам для поцелуя.

— Ваша, Ваша раба, Ваша покорнейшая служанка и рабыня, не прогневайтесь, барыня, — взмолилась дама, лбом уткнувшись в землю.

— Да что для тебя нужно, гласи быстрее, дождик начинается и ехать нужно – с очевидным нежеланием слушать спросила молодая госпожа.

— Супруг мой, Никифор, по Вашему распоряжению закован в цепь с другими крепостными, и ещё рогатину надели на него, — глотая слезы, вымолвила дама.

— Верно. Я всех собственных рабов сковать повелела. Так и пойдут на новое поселение, чтобы бежать злого умысла дорогой не пришло. – недоумевая ответила молодая прелестница.

— Барыня! – воскликнула дама, — смилуйтесь, госпожа, Никифор, супруг мой, чахоткой болен, ему так и 5 верст не пройти, преставится, а у нас детей пятеро, я больная ,кормилец он единственный — зарыдав совсем дама распростерлась у ног юной собственной госпожи. – Дозволь ему с семьей идти, милостивая госпожа наша!

— Фи, какой моветон, ах, мон шер ами, естественно, естественно…. — произнесла молодая княжна, поправив шляпку, усевшись поудобней в карету, и подозвала к для себя приказчика.

— Прохор, отыщи этого чахоточного, а эту, – барыня носочком ботиночка указала на лежащую в грязищи рабыню, — эту тоже заковать с детками и супругом, пусть семьёй идут, как просила, только скованные и с рогаткой на шейке у каждого. Трогай! – звучным, озорным девичьим голоском кликнула кучеру госпожа, ударив по его спине стеком. Лошадки тронулись в путь. Сзади к карете пристроились двое лакеев, следом на лошадях с два 10-ка юных, крепких наездников – личная охрана юный хозяйки, — преданейших юных красавчиков, специально отобранных из дворни. Одному из их она знаком отдала приказ запрыгнуть к ней в карету, где здесь же, достав из штанов его большой, жесткий, мясистый член, принялась его сосать, что делать она очень обожала, в особенности длинноватой, скучноватой дорогой.

Сосала не спеша, но с очевидным, видимым наслаждением, смакуя и причмокивая, придерживая одной рукою шляпку на голове, другой основание члена собственного раба. Видно как госпожа любит водить язычком повдоль ствола, облизывать гигантскую головку, плотно сжимая губками, насаживаться ртом на весь большой член, проникая глубоко в гортань, до рвотных позывов, и не дай боже холопу выстрелить сперму ранее времени, пока не отдаст приказ госпожа. Здесь же по её приказу его заковывали и присоединяли к пешим переселенцам.

Следом за её каретой (нужно увидеть, что ехать кому-либо впереди барской кареты строжайше воспрещалось, чтобы не подымать пыль перед госпожой) двинулись несколько обозов доверху забитых господской поклажей, потом ехал дворовый народ, те кто находился в милости у госпожи ехал на лошадях, в обозах, другие пешем порядком.

После обозов с поклажей и личными вещами госпожи потянулась цепь крепостных, скованных меж собой цепью маленькими группами и с насаженой на шейку рогатиной. По краям шли надсмотрщики-погонщики, тоже из крепостных, но тех, что покрепче и поусердней, за надзирательские функции коим было даровано послабление в виде дополнительных харчей и освобождений от цепей и рогатины. Преданность обосновывали стукачеством и личной поркой провинившихся. Нужно сказать, что строгую иерархию, порядок и покорность у собственных крепостных молодая госпожа выработала и организовала в недлинные сроки и фактически без вербования правительственных войск. Всё держалось на ужасе, доносительстве, основанном на желании отдельных крепостных выслужиться и получить таким макаром дополнительные привилегии, и очевидно, на жесточайшей порке и разных других наказаниях. Личная доброжелательность госпожи была высшей заслугой для хоть какого из её слуг либо рабынь, но как очень она могла приблизить к для себя так и резко оттолкнуть с самыми ужасными последствиями. Об этом знали все и, в один прекрасный момент попав в милость, пуще всего страшились оказаться в немилости.

Тогда не ожидай пощады, не взирая на былые награды.

Вся эта армия переселенцев на новое место растянулась таким макаром на несколько верст. От пыли и шума создавалось воспоминание, что идет войско войной. Замыкали караван батраки, тянущие волоком бревна, из коих складывался в косую лапу дом для юной госпожи на время привала. Отдыхать, даже недолговременное время, молодая княжна предпочитает с полным комфортом.

Мне, собственному легитимному, венчанному супругу, из бывших её крепостных холопов, если дорогой читатель помнит, было допустимо ехать в одной карете с юный госпожой и моей супругой. Во время минета мне было приказано глядеть на то, что делает моя дорогая жена собственному рабу. Так длилось около часа, после этого рабу женой было приказано кончить мне на лицо. Супруге очень приглянулся парень и ему было приказано ехать с нами.

Мне же было велено исполнять роль пуфика, и всю дорогу до первого привала моя спина служила подставкой для ног хахаля моей супруги, прелестной и юной княжны Иры. С каким наслаждением, когда настанет время и жена оттолкнет от себя этого самонадеянного юного красавчика, я самолично выпорю его батогами, а пока это не случилось — я его раб, раб хахаля моей супруги.

1-ый привал решили организовать неподалеку от городка «С» н-ской губернии. Госпожа сняла номер в городке, остальным было велено размещаться на ночь в степи, неподалеку от городка. Глубочайшей ночкой приказчик неуверенно постучал в дверь нашего номера, где расположились я с женой и её юный хахаль, я как раз заканчивал мыть хахаля супруги после его любовных утех с моей женой.

— Мне бы… э… госпожу нужно созидать, — неуверенно заговорил приказчик, — по неотложному делу.

— Княжна Ира!- позвал я свою супругу, — госпожа, Вас хотят созидать по неотложному делу.

Очаровательная госпожа в одной ночной рубахе, с растрепанными волосами, с негой во всём юном её теле, только-только хорошо довольном юным хахалем на очах её легитимного жена, вышла к собственному приказчику.

— А, Прохор, это ты, чего для тебя? Гласи быстрее, я спать желаю, а днем получишь от конюха 10 ударов кнутом за то, что посмел потревожить во внеурочный час.

— Да, госпожа, — покорливо склонив голову произнес Прохор, — слушаюсь, но здесь такое дело, 2-ух беглых изловили, возвратили в лагерь, уже было в городке пробовали смешаться с местным популяцией, да вид у их больно не домашний оказался.

— Где они? – зевнув спросила молодая госпожа.

— Тут, у входа ждут_с решения Вашей милости, привести?

— Для чего они мне? Выпороть, по полсотни плетей каждому, приковать к дереву на ночь, днем накажем прилюдно, ступай, скотина. – томно протянула молодая госпожа, — и ты ступай, — обратилась она к собственному юному хахалю, — я с супругом опочивать.

Я стопроцентно раздел свою супругу по её приказу, и мы легли спать.

На утро в поле около городка госпожа отдала приказ собрать весь собственный крепостной народ. Парней отдала приказ сковать всех, в единую цепь, каждому надеть рогатину. Дам связать волосами и косами вместе, малышей приказано держать около матерей. Сойдя по подставленной в рабском поклоне спине кучера, по обыкновению придерживая от ветра свою французскую летнюю шляпку с широкими полями одной собственной белоснежной, роскошной ручкой, другой приподнимая подол легкого летнего платьеца, так роскошно облегающего её хрупкую, молоденькую и стройную фигурку, княжна Ира вышла из кареты на встречу своим крепостным рабам. Здесь же к её тонким, небольшим, белоснежным ножкам в светлых, мягеньких кожаных полусапожках, бросили 2-ух ночных беглецов, связанных и опоясанных веревками и цепями по всему телу. Приподняв подбородок раба носочком собственного полусапожка , глянув в его обреченные глаза, молодая госпожа спросила его имя.

— Никишкой кличут, госпожа – пробормотал неудавшийся беглец, — Никифор, то бишь – и опустил глаза.

— О майн гот, — театрально возведя глаза к небу, произнесла госпожа, — что-то мне дает подсказку, что это тот Никифор, чью семью я решила облагодетельствовать и разрешила идти совместно?!

— Тот, госпожа, — ответил Никифор.

Ах, мон плезир, как непризнательно это мужичьё. – Где супруга и малыши, подозвать сюда, — и с этими словами молодая княжна взяла у кучера в свои руки плеть.

Когда семья подошла к папе, стоявшему на коленях перед собственной юной госпожой, княжна, взмахнув грациозно кнутом, резко стеганула обреченного раба.

— Всем на колени и глядеть! – обратилась она к большой армии собственных крепостных рабов, скованных и расположившихся на поле.

Удары ложились один за одним, госпожа лупила профессионально, со познанием дела, не щадя собственного раба. Расправа длилась до того времени, пока молодая княжна не утомилась. Бросив плеть под ноги, княжна отдала приказ сконструировать в поле высочайший крест и распять на нем непризнательного Никишку. Второго беглеца госпожа умертвила своими руками и одномоментно, перед всем своим народом и в поучение ему, проткнув сердечко крепостного беглеца четким ударом шпаги, поданной Прохором. Фехтованию госпожа училась с 12 летнего возраста у наилучших французских учителей. Масса вздрогнула в страхе и склонила головы ещё ниже. Молодая, красивая госпожа, обвела яростным взором, склоненную пред её силой и могуществом, массу. Подняла шпагу над рабски склоненными головами, ветер растрепал её белокурые, пышноватые волосы и опутал платьицем её стройное, хрупкое тело.

— Так будет с каждым, кто посмеет противиться моей воле! – гулким, девичьим голосом огласила молодая княжна. – Вы мои рабы и я делаю с вами что желаю.

Наступила безжизненная, наизловещая тишь.

Подойдя к висячему на кресте распятому по приказу княжны крепостному рабу Никифору, молодая княжна стянула ему портки и взглянула на открывшейся её взгляду член наказанного и приговоренного к погибели беглеца. Он оказался достаточно таки огромного размера, что очевидно понравилось моей юной супруге и госпоже. Взяв и помяв малость член подвешенного раба в собственных ласковых ручках, барыня поцеловала его. Происходило это на очах супруги распятого крестьянина и всей армии её крепостных рабов, которые как и раньше стояли на коленях перед собственной юной и прелестной повелительницей. Потом барыня принялась сосать член наказанного и приговоренного ею к истязающей погибели на кресте беглеца.

— Обожаю огромные и прочные стволы, какой красииивый, — в сладостной истоме протянула княгиня, — желаю его весь, — и продолжила страстно сосать член, распятого по её приказу на кресте крепостного крестьянина, перед всем своим раболепно склоненным людом. Сосала страстно, смакуя и заглатывая, возбуждая себя и его. Сосала на очах его супруги, на очах всех собственных крепостных рабов. Целуя и наслаждаясь большущим, крепким стволом собственного раба, молодая княжна была великолепна в собственной необузданной страсти. Насладившись, жена отдала приказ мне снять раба с креста.

– Сейчас ночкой он мне ещё послужит, а завтра посмотрим. И обратившись к ошалевшему от внезапного поворота событий собственному недораспятому крепаку, княжна произнесла: – Не оправдаешь моих ожиданий ночкой, погибель на кресте покажется для тебя сладостной, невозможной мечтой, а понравишься – назначу своим управляющим, и весь денек будешь моим государем и государем всей этой черни, — княжна обозрела склонившуюся массу рабов.

— Всё, всех расковать, пусть отдыхают, завтра утром вновь в путь. Этого, — госпожа стеком показала на первого склонившегося крепостного, — повесить на кресте, напрасно, что ли, сооружали, — с улыбкой добавила молодая богиня.

— Помилуйте, но… за что? – пробовал, было, вступиться за злосчастного приказчик.

— Так как Я ТАК Желаю!!! – вне себя от ярости молодая повелительница начала стегать собственного приказчика, пятидесятилетнего Прохора Ивановича, стеком по лицу, по спине, по ногам, по телу. Больно, хаотично и глупо. Шляпка свалилась с прекрасной головки госпожи, волосы растрепались по ветру, молодая барыня была в одичавшем исступлении, глаза горели, но как она была великолепна в этой собственной неуёмной и беспощадной ярости. Молодая кросотка лупила собственного взрослого мужчину, собственного раба, лупила очень, бешено и безжалостно. Мужик погиб у белоснежных, стройных ног собственной прелестной и юной госпожи, страстной и прохладной, любвеобильной и жестокой повелительницы, божественной княжны Иры.